Польский “Вечер” под Восходящим солнцем
Александр Куланов
Революционер Лев Мечников, приехавший в Японию в 1874 году для преподавания русского языка, с удивлением узнал, что его место занято. Вскоре выяснилось, что в Токийской школе иностранных языков, где собирался работать профессор-гарибальдиец, некий ушлый молодой человек учил польскому языку, выдавая его за русский. Когда несколько лет назад я рассказал эту историю своим русским друзьям, тоже преподающим в Токио, один из них заметил: «Чему ты удивляешься? Когда я приехал в Японию, со мной случилось ровно то же самое».
Представители страны, входившей когда-то в состав Российской империи, внесли немалый вклад в формирование имиджа России в Японии. И, конечно, этот имидж был ожидаемо своеобразен.
Сначала в 1771 году сосланный на Камчатку за участие в польском восстании 1768 года венгерско-словацкий авантюрист Мориц Бенёвский угнал корабль и отправился к берегам Японии, где через голландских переводчиков постарался донести до японской стороны всё, что может думать каторжанин о своих тюремщиках. Японцы поняли Бенёвского так, как он хотел. В общественном сознании островитян появился образ России как «Угрозы с севера», после чего наступило долгое затишье. Следующий всплеск активности польских подданных в Японии случился уже во время войны 1904–1905 годов и тоже был связан с повстанцами.
Начало противостояния Петербурга и Токио борцы за независимость Польши восприняли как долгожданный сигнал к очередной попытке добиться своей цели. Ещё в 1892 году при полном попустительстве российских властей и полиции активисты польского национально-освободительного движения вступили в контакт с офицером Второго управления японского генштаба Фукусима Ясумаса, а перед началом войны общение с ними активизировал легендарный резидент японской разведки в Петербурге Акаси Мотодзиро. Особые надежды Акаси возлагал на одного из лидеров Национально-демократической партии Польши (разумеется, подпольной) Романа Дмовского, предложившего агитировать польских солдат русской императорской армии, служащих в Маньчжурии, сдаваться в плен. Акаси переадресовал идею в Токио и оплатил поездку туда Дмовского. В сер. мая 1904 года тот уже начал переговоры с военным министром генералом Гэнтаро Кодама. Не рискуя ставить на одну «тёмную лошадку», какой поляк казался в Токио, японцы пригласили к себе и его прямого конкурента — ещё более решительно настроенного (вплоть до планов организации диверсий на Транссибе) лидера Польской социалистической партии Юзефа Пилсудского. Переговоры велись с ними по отдельности, но 8 июля 1904 года Дмовский и Пилсудский случайно встретились друг с другом на одной из улиц в центре Токио. Случилось то, что не раз губило планы любых заговорщиков, — многочасовая дискуссия. В результате спустя несколько дней Дмовский и Пилсудский представили в японский МИД (!) каждый свой план. Первый предлагал японцам спонсировать поддержание постоянного напряжения в Польше, которое не дало бы русским возможности перебросить оттуда войска на маньчжурский фронт. Харизматичный Пилсудский предложил план «Вечер» — решительное вооружённое восстание — тоже, конечно, за японский счёт. Грантодатели рассмотрели обе представленные заявки на уровне военного министерства, внешнеполитического ведомства и особого совета старейшин при императоре — гэнро — и… решили отказать.
Японцы не нашли резона вкладываться в рискованные и не вполне понятные планы странных людей, затевающих революцию у себя в стране за чужой счёт. Даже степень доверия к полякам никак не удавалось определить до конца. Было ясно, что они ненавидят Россию, но это эмоции. Что же до практики, то идея, например, организовать пропаганду среди польских пленных (позже — среди любых не русских пленных) провалилась, потому что их оказалось не так много, как ожидалось. Несмотря на то что захваченных на полях сражений поляков консолидировали в лагере города Мацуяма на острове Сикоку и с ними постоянно работали представители японской разведки, полученные от них сведения «…о вооружении, о съестных припасах, обо всём без исключения, вплоть до настроений солдат» русской армии вряд ли можно было назвать всерьёз влияющими на ход войны. Что уж тут говорить о «тактическом» плане Пилсудского по созданию в Японии Польского легиона?! Эту идею возьмёт потом на вооружение Австро-Венгрия в Галиции, но японцы в 1904 году оказались к такому просто не готовы.
Главная же, по собственному признанию Пилсудского, стратегическая идея его приезда в Токио, заключавшаяся в педалировании с помощью японцев «польского вопроса» в международном сообществе, Токио не заинтересовала вообще: это тоже оказалось слишком далеко, туманно и неясно. Полякам лишь дали денег на развитие революционного движения — по разным данным, от 10 до 33 тыс. фунтов стерлингов (по тем временам весьма крупная сумма) — и предложили спасать Польшу от русского империализма самостоятельно.
Незначительная часть этой суммы вернулась в Японию. В 1905 году в Кобэ начала выходить иллюстрированная русскоязычная газета «Япония и Россия», предназначенная для «социального образования» русских и польских военнопленных. В ней начал свою литературную карьеру будущий автор «Цусимы» Алексей Новиков-Прибой, но больше никакого вклада в историю она не внесла.
Хаотичные попытки помочь родине совершали и другие поляки, волею судеб оказавшиеся в тот период в Токио. Самый удивительный пример — бурная, но довольно бессистемная деятельность старшего брата Юзефа Пилсудского — Бронислава. Приговорённому вместе с братом Владимира Ульянова за участие в покушении на императора Александра III (1 марта 1887 года) к повешению Пилсудскому-старшему заменили петлю на 15 лет сахалинской каторги (неукротимый Юзеф получил всего пять лет ссылки), а через 10 лет перевели в разряд ссыльнопоселенцев, фактически отпустив на свободу, только ограничив передвижения Дальневосточным краем. Бронислав Пилсудский вошёл в историю как выдающийся географ и этнограф, внёсший неоценимый вклад в исследование жизни и фольклора айнов. Любопытно отметить, что он занимался этим на средства ненавидимого им имперского русского правительства и даже был награждён за свои труды Серебряной медалью Императорского Русского географического общества (не говоря уж о том, что женился на женщине-айну, родившей от него ребёнка).
В 1906 году Бронислав Пилсудский приехал в Японию для продолжения изучения айнов, но заодно связался с живущими здесь польскими революционерами. Он побывал в важнейших портах страны — Хакодатэ, Нагасаки, Кобэ, Иокогаме, прежде чем осел в Токио. По данным японского историка Савада Кадзухико, за восемь месяцев своего пребывания в Стране восходящего солнца выдающийся учёный свёл знакомство не менее чем с 80 персонами, среди которых оказались «русские и китайские революционеры, влиятельные лица японского политического мира, социалисты и, наоборот, сторонники правых сил, писатели, журналисты и педагоги, в том числе и русисты, активистки женского движения, музыканты, этнографы-исследователи народа айну». Главные темы общения помимо айнов всё те же: борьба против самодержавия и разгром России. Один из его соратников запомнил, как Пилсудский говорил: «Революция… окончится полным крушением и распадом Российской империи. Образуется целый ряд самостоятельных республик: польско-литовская, латышская, эстонская, финляндская, грузинская, быть может, татарская. Все они заключат между собой союз и затем железным кольцом сдавят и задушат Московию».
Среди самых интересных знакомств — бывший народник, участник революционных событий в России, Румынии, Болгарии (пытался распропагандировать русские войска ещё во время Турецкой кампании 1877–1878 годов), первый президент Сената Гавайских островов, издатель той самой газеты для пленных «Япония и Россия», мечтавший создать из них свой корпус для войны с Россией Николай Судзиловский (Николас Руссель). В одном из писем Бронислав Пилсудский увещевал «гавайца»: «Сибирь может сыграть немаловажную роль в общем движении… Я думаю, в Европе сил больше, чем нужно… Вы лично имеете здесь уже громадную популярность. В войсках и даже по всей Сибири имя Ваше хорошо известно. И почём знать, может быть, в случае удачи Вы были бы первым президентом Сибири».
Для организации финансовой поддержки будущего «президента» Пилсудский обратился к известному переводчику русской литературы и писателю, воспитанному в лучших традициях социал-демократического движения (его первым учителем русского языка был тот самый Лев Мечников, с которого началось наше повествование), Фтабатэй Симэю. Тот как раз горел идеей демократизации России и оккупации Японией северо-востока Китая: «Как для Японии необходимо получить Маньчжурию под своё управление, так же важно для России, поддержав партию социалистов, добиться расширения гражданских прав в стране». Пилсудский попросил Фтабатэя посодействовать в покупке 100 акров земли на Гавайях для создания «фонда русских революционеров», однако так и не сумел вдохновить японского литератора это сделать. Пилсудский ещё долго писал ему, уже из Европы, пытаясь пробудить в японце национальное польское самосознание, понапрасну расточая лесть: «Время у нас очень тяжелое и в нравственном, и в материальном отношении. Тяжесть ужасной борьбы с российским диким произволом чувствуется везде, где только живут поляки… Здесь спрос на всё японское большой. Вы не знаете и не представляете себе, как здесь любят, ценят, удивляются японцам. А что было во время войны! Я думаю, что здесь сердечнее, чем где бы то ни было, рады Вашему могуществу и славе».
Всё это было уже напрасно. Фтабатэй Симэй заметил, что «русские революционеры» слишком путаны и нерешительны, и потерял к ним интерес. И оба брата Пилсудские, и Дмовский, и Судзиловский не сумели поймать тонкий момент, когда их услуги действительно могли бы заинтересовать Токио. Поначалу японцы верили в свою военную звезду, надеялись быстро выбить русских из Маньчжурии и не нуждались в помощи мятежников. Потом правильно поняли, что в случае поддержки напряжённости в Польше война может ещё больше затянуться, а сил, средств и денег вести её у Токио уже не было. Японская разведка в Европе сосредоточилась на помощи подпольщикам, действующим на основной территории России, но и там революция 1905 года захлебнулась. Получается, что русский солдат на полях Маньчжурии не дал осуществиться тогда мечте польских патриотов. После войны в отношениях России и Японии наступил «золотой век», когда бывшие военные противники стали ближайшими союзниками. И всё же ждать полякам оставалось недолго…
После прихода к власти в отделившейся от России Польше её первый глава — начальник Государства польского, как он тогда назывался, Юзеф Пилсудский вспомнил о своих друзьях из Токио и наградил орденами 21 офицера японской разведки, с которыми ему и его соратникам довелось сотрудничать в эпоху борьбы за независимость от Москвы. И это было лишь начало. Пока Польша на протяжении 1920–1930 годов оставалась одним из главных противников теперь Советского Союза, польская разведка находилась в постоянном и самом деятельном сотрудничестве с разведкой японской. Но это уже другая история…
